Уличная тишина оглушила ее, словно бомба, взорванная прямо у ее ног. Она запрокинула глову, подставив лицо дождю. Холодные, как лед, капли врезались в кожу, будто десятки тонких острых иголок пронзали веки, губы, лоб, нос, шею и ладони. Лиза открыла рот, и мелкие иглы посыпались ей на язык.
Она уже несколько лет не чувствовала прикосновение дождя, не слышала его оглушающую тишину, шелест его голоса, не вдыхала его запах каждой клеточкой своего тела, каждой искрой своей души. Как же давно она не разговаривала с ним, не ругала и не благодарила его! Как же давно она забыла его ждать…
Сняв с босых ног салатового цвета кеды, Лиз наступила на мокрый асфальт и ахнула. На лице отразилось удовольствие. Наступая на мокрую, обжигающую холодом дорогу каждым пальцем, девушка медленно брела по абсолютно незнакомой улице. В этом городе она жила давно, так давно, что просто уже не могла там жить. Она задыхалась в этом злосчастном душном городе. Лиз совершенно ничего не знала о нем; он был не ее еще с самого первого дня. Но совершенно точно она знала лишь только то, что в этом городе почти никогда не бывает дождей. Она просто не понимала, как можно жить без дождя и не воспринимала всерьез, когда люди удивлялись ее причудам и говорили: «Ну мы же как-то живем без дождя! И ты живи. Что ж в нем такого? Мокрый, холодный… брр!»
«Живут… Живи...- думала Лиз.- Живи?! Да что за бред! Они все говорят, что живут. Да они же никогда не чувствовали жизнь, не чувствовали дождь! Это вовсе не жизнь никакая. Даже в траве и камнях больше жизни, чем в этих глупых людях!»
Из-за негодования в душе девушка ускорила шаг, но также легко, с пальца на палец, переступала по ледяному асфальту, будто из него торчали невидимые пружинки, которые подбрасывали Лиз вверх: все выше и выше, все дальше и дальше…
В груди от боли и обиды, ненависти, но в то же время и сострадания защимило настолько сильно, что девушка перешла на бег. Ноги ее уже почти не касались земли. Лиза резко остановилась у обрыва. Подошвы голых ног были черными от мокрой городской пыли. Глаза ее были красными, а по щекам катились крупные жемчужины-слезы, а может это были лишь капли сочувствующего ей дождя, разобрать было уже невозможно. Ни одна душа в мире, ни один человек, ни одно дерево, ни одна белка, птичка, или любое другое живое существо не смогло бы понять, что она чувствовала в этот момент. Но дождь… тот дождь, что был с ней наедине, тот, что ждал ее, как и она его, тот, что чувствовал каждое ее чувство… лишь этот дождь знал, что Лиз наконец счастлива.

Я лежала на холодном скользком полу… Лежала уже почти неживая, почти бездыханная. Глаза были закрыты, я ничего не слышала, была будто в коме. Он ворвался в мою жизнь, как ураган! Он просто взял меня за руку… ему хватило лишь прикосновения своих пальцев к моим, своих губ к моим. Он заставил меня открыть глаза, заставил услышать свой голос, он разбудил меня, вытащил… А самое главное, он заставил меня улыбнуться, еще и еще… и тогда я стала улыбаться благодаря ему. Он будто ждал все время за дверью, будто знал, что мне нужно, знал, что нужен мне. Он дал мне руку, и я смогла встать, смогла забыть тот кошмар! Мне было все еще тяжело стоять на ногах, и он разрешил облакатиться на него, подставил мне свое плечо. А я воспользовалась… и могла привыкнуть к этому! Но ведь если два человека идут, а один облакачивается на другого, то можно упасть вдвоем и тогда уже не получится подняться. Оба они должны твердо стоять на земле, и оба должны поддерживать друг друга. Я испугалась, что из-за меня он может упасть. И пока я еще не привыкла к его плечу… я оставила его… решила пойти одна по дороге, вымощеной желтыми кирпичами…

Вечер… На небе стали уже появляться первые точки-звездочки, и одинокий новорожденный месяц повис над городом. Она нервно ходила туда-сюда по большой полутемной комнате. Цвет комнаты подходил характеру героини: светло-бежевые тона с элементами ярко-оранжевого, солнечного желтого. Мебели в комнате было немного, довольно просторно и уютно. Все аккуратно, но вмете с тем присутсвовал некий «творческий беспорядок». Стены были разукрашены завораживающими рисунками, у одной из стен был от пола до потолка уставленный книгами стеллаж, у другой стояло фортепьяно и еще две гитары. По всему было видно, какой была девушка, какой творческой она была.
Она отмеряла комнату шагами, проговаривая про себя цыфры. Шаги ее были тяжелыми, дыхание частым. Она то и дело хваталась правой рукой за левое запястье, проверяя свой пульс, и каждый раз при этом глаза ее округлялись, а шаг становился быстрее. Она глубоко вздыхала, пытаясь привести дыхание в норму, но казалось, что одышка становилась сильнее, а стены сужались.
Большой рыжий кот сидел на кресле и наблюдал за движениями хозяйки. Он будто чувствовал, что с ней что-то происхоодит, и переживал. Время от времени он громко и тревожно мяукал, подбегал к девушке, когда та останавливалась отдышаться, и терся о ее ноги.
Ей не хватало воздуха, и она выбежала на балкон. Открыла деревянную оконную раму. В лицо дунуло вечерней прохладой.Она глубоко вдохнула свежий осенний воздух, набрав его во все легкие, и с облегчением выдохнула в темноту города. Дыхание стало восстанавливаться, но в груди все еще болело, словно резанули тупым ножем. Неистовый всепоглащающий страх мрачной темной дымкой окутал девушку, внутри все сжалось. Она посмотрела вниз с седьмого этажа, и голова закружилась. В глазах стало темно, она вернулась в комнату.
Как сквозь темное стекло она нащупала телефон и также ощупью набрала знакомый номер. В трубке послышался женский голос:«Ты что-то хотела? Я занята. Давай позже.» Тяжело дыша, девушка ответила:«Мне нехорошо… мама… Я вызвала скорую минут 15 назад.» Интонация голоса в трубке поменялась, он стал тревожным и громким. Но девушка уже ничего не слышала, будто в уши напихали ваты. Сердце бешенно заколотилось, дыхание стало прерывистым, в глазах стало совсем темно. Она попыталась ухватиться рукой за стенку, но это не помогло. «Мама!»- вырвался из ее груди последний крик, больше походящий на визг, а потом она упала на пол.
Женщина все еще что-то истерично кричала в трубку. Кот подбежал к хозяйке, не понимая происходящего. Он громко мяукал и облизывал руки девушки, пытаясь хоть чем-то помочь ей. С улицы доносились звуки сирены скорой помощи…

Выдохнув в широко раскрытое окно, и выкинув туда же недокуренную сигарету, он повернулся и огляделся вокруг. По всей квартире, разным ее уголкам и щелям, были разбросаны бытылки от дешевого пива, окурки сигарет, пакеты от чипсов и асякий подобный мусор. Кое-где были даже пустые упаковки из-под презервативов. Обстановка была нелучшей: гора грязной посуды в мойке на кухне, старая пыльная, пропахнувшая дымом мебель, висящие без люстр лампочки «Ильича». Кухня, в которой стоял парень, маленькая, несуразная, с ободранными обоями. На маленьком круглом столе, стоящем в углу, переполненное окурками блюдечко, видимо, играющее роль пепельницы, бутылка с дырочкой посередине и кусочки бумаги, свернутые в трубочки. Все это не вызывало у парня удовольствия, наоборот, он поморщился и сделал выражение лица, будто сейчас его вырвет.
Какая-то тяжелая усталость резко овладела им, и он вдруг опустился на пол. Лежа, уставился на облупленный потолок с желтыми разводами и одинокую лампочку, свисающую из него.
Кто-то постучал в дверь очень громко и настойчиво. Парень не шевельнулся. Постучали еще раз. Но молодой человек опять не отреагировал. У человека за дверью, по-видимому, лопалось терпение, и он стал не просто стучать в дверь, а уже колотить по ней обеими руками.
У парня в голове мелькнула мысль: «Кажется… спускаюсь на дно...» Неожиданно он встал, но пошел отнюдь не к двери, в которую кто-то дико и неустанно колотил. Парень повернулся к открытому настежь окну, из которого недавно выкинул сигарету. Легким движением запрыгнул на широкий подоконник. Высокий рост не позволил встать полностью, уткнувшись головой о верхние края окна, подогнул ноги. «Надеюсь, повезет...» — пролетела еще одна безнадежная мысль.
В дверь все еще стучали, и на несколько секунд стук стал еще настойчивее и громче, стал еще сильнее… Резко он прекратился. И будто затихло все вокруг: звуки улицы, играющие во дворе дети, проезжающие машины, и даже птицы перестали петь. Все были оглушены глухим подавленным криком…